Часть II Энеида

Из Книги второй
Дар данайцев 1 – 258

Все замолчали, с вниманьем к нему, взоры свои обратили,
Начал Эней, приподнявшесь на ложе, по взглядам так, – все попросили.
Он с ложа высокого стал говорить, отказывать всё ж не годится:
«Боль несказанную вновь испытать, велишь мне однако, царица!
5 Видел воочию я, как Троянской, державы, низвергнута мощь –
Царства достойного слёз, – сокрушить, данайцам-таки удалось.
Бедственных битв  я участником был, кто повествуя о них,
Будь то долоп, мирмидонец иль воин, Улисса – врагов, из самих,
Смог бы сдержать свои слёзы, в рассказе, о том повествуя, что было.
10 Росистая ночь уже с неба уходит, и звёзды к закату склонило,
Зовут нас ко сну, если жажда сильна всё ж, о наших невзгодах что знать,
И краткий услышать рассказ о страданьях… троянской державы, могу рассказать.
Хоть и страшится душа и бежит, той памяти горькой к забвенью,
Начну свой рассказ, как разбиты в войне, отвергнуты были везеньем,
15 Данайцев вожди, все отвергнуты роком… когда столько лет пролетело,
Строить коня на подобье горы, Паллады в том помощь всецело.
Её лишь искусством движимы ведь были, её дивной помощью – делом!
Коня обшивали распиленной елью, достаточно всё же умело.
Лживая тут же молва разошлася – обет де, за ради возврата!
20 Хотя предрекали нам горе от дара, да вот большинство всё ж за хвата.
Данайцы же в полую полость, по жребию, избранных прячут, но лучших бойцов,
Наглухо стену забив, той громаде, на взгляд наш наивный – подарок готов.
Тайно замкнувши в утробе громады, отряд из отборных их, лучших царей,
Во всём большом войске, из лучших избрали, из бывших в боях и сильней и смелей.
25 Остров лежит, Тенедос, возле Трои, богат, изобилен и славен он был.
Доколе стояло Приамово царство, погибели царства тот остров служил.
Ныне там бухта одна, – кораблей, приют и весьма ненадёжный,
Туда враг отплывши, в прибрежье пустынном, там замер, злой тать осторожный.
Ну, а мы верим: ушли корабли, убрались в свои мол Микены,
30 Скорбь позабыла тут тевкров держава, поверила в те перемены.
Настежь ворота раскрыла, как сладко, из стен на просторы пройти,
В брошенный стан, и на берег пустынный, пройти без препятствий могли.
Здесь был долопов отряд, там – Ахилл, герой кровожадный, стояли,
Здесь же был вражеский флот, а вон там, часто два войска сражались.
35 Многих дивит тот погибельный дар, мощной громадой своей,
Безбрачной Минерве, Тимет предлагает, – выходит с идеей своей.
С умыслом злым или Трои судьба, может быть так порешила,
В город за стены ввести бы коня, да в крепость поставить, – так было.
Ка́пис и те, кто судил осмотрительней и прозорливей – как знают!
40 В море низвергнуть, как можно скорей, вражеский дар предлагают,
Или костёр развести и спалить, данайские козни до тла,
Или отверстье пробить, и тайник, разведать в утробе коня.
Шаткую чернь расколовши во мненьях, столкнулися оба стремленья,
И тут же несётся с холма крепостного, жрец наш, горя нетерпеньем.
45 Сам Лаоко́онт, ведёт многолюдну, сограждан большую толпу
Тем издали громко кричит: «О несчастье…! Безумны ль вы все: не пойму?!
Верите вы… что отплыли враги? Не знаете Улисса что ли?
Не будут данайцев дары без обмана, и это лишь в Улисса воле!
Либо ахейцы за досками скрылись, в громаде вот этой – внутри!
50 Либо же для наблюдений за нами, враги её и возвели.
Чтобы грозить нашей крепости стенам, за нами с неё наблюдать,
Да в город проникнуть, обман в нём таится, – вот это бы нам разгадать?!
Не верю дары приносящим данайцам! Чем конь бы сей ни был – страшусь я его!»
Молвил и с силой тяжёлое бросил, попавшее под руку тут же копьё.
55 В одетое деревом чрево, в огромный, бок, угодил он коня,
Пика впилась задрожав, в древесине… застряла надёжно она.
Гулом отдался удар и в утробе, полости глухо гудели,
Если б не воля богов с ослепленьем… мы б внутренность всю осмотрели.
Но ослеплён был наш разум, а жрец, мог убедить нас взломать,
60 Аргосский тайник, с тем бы Троя не пала, твердыня могла бы стоять!
И тут же мы видим: спешат пастухи, дарданские с криком к толпе,
Прямо к царю незнакомца ведут, и связан, и на поводке.
Хоть вышел он к ним и по собственной воле, как те говорят он им сдался.
Но так всё подстроил, чтоб Трою открыть… так он для ахейцев старался.
65 В мужество веря своё был готов, к любому исходу на деле,
Или в обмане успеть, иль пойти, на верную гибель в заделе.
Пленного видеть скорее не терпится, юношам Трои, они,
Все подбегают к нему… и насмешки в него запускают свои.
Ныне о кознях услышишь данайских, – тут все преступленья в одном!
70 Постигнешь, узнав, как быть может на деле, познавши о горе чужом.
Пленник стоял на виду у толпы, смущённый, совсем безоружный,
Медленно взглядом обвёл всех фригийцев – своим он такой там был нужный!
Воскликнул: «О горе! Какая земля иль море какое мне могут,
Приют где-то дать, а что жалкому мне… останется – или ж помогут?
75 Больше мне нет места средь всех данайцев, да и дарданцы, – я вижу,
В гневе упорны, мне смерти желают и крови и казнь я – предвижу!»
Стон его всех нас смягчил и умерил, враждебную ярость к нему,
Мы его просим сказать; от какой он… крови́ происходит; кому;
Что он принёс; и на что он надеялся, сдавшись сегодня нам в плен?
80 Или не знает, быть может забыл он, что каждый из нас только тлен?!
«Царь! Я всю правду скажу, что бы ни было, здесь вот со мной, – через час!
Что по рождению сам я, аргосец, так я не скрываю от вас!
Прежде всего; пусть Фортуна, в несчастье, Синона таки довела,
Но лживым, бесчестным, коварная сделать, всё же его не смогла!
85 Верно, из чьих-нибудь уст Пеламеда, имя… ты всё же слыхал,
Он же, сын Бела, повсюду молвою, прославлен, я так бы сказал.
Ложно его обвинив по наветам, напрасным, в измене его,
Из-за того, что войну порицал он, всего лишь, – не боле того.
Пеласги ж безвинно, но смерти предали, теперь по умершем скорбят,
90 Родственник был нам, отцу моему, и он кстати не был богат,
С первого года войны сей, в сраженья, меня с ним отправил сюда,
Покуда был в царских советах, у власти, к тому ж ослепляла война,
Твёрдо стоял, этим силу имел, и хоть немного, но были,
Слава, почёт… Но коварного Улисса зависть на грех позабыли.
95 Со́ свету друга сжила (что известно) в том Улисс всех прочих умней,
Жизнь я во мраке с тех пор и влачил, и в горе и в скорби моей!
Гнев я питая в душе за безвинную, друга погибель, – терпел,
Но не смолчал я, грозя отомстить… как случай найдётся – посмел,
Если мне в А́ргос родной суждено, будет вернуться с победой,
100 Речью бездумною, ненависть злобную, вызвал, но ведь и изведал.
В этом причина всех бед, и с тех пор, Улисс меня то и дело,
Стал устрашать, обвиненьями даже, их сеять средь войска умело,
Тёмные слухи, наветы, о том, чего никогда не бывало,
Покуда в том помощь Калханта пришла, немалую роль то сыграло…
105 Но для чего я вообще вспоминаю, невзгоды былые мои?
В чём мне спасенье, когда перед вами ахейцы на меру одни?
Слышали вы обо мне и довольно! Уж смертное дело вершите своё!
Этого жаждет и Улисс коварный и щедро заплатят Атриды за то!»
Мы же хотим обо всём разузнать, да о причинах спросить,
110 Не заподозрив злодейств пеласгийских, уловок не зная, решить.
Он продолжал свою речь трепеща, но лишь от притворного страха:
«Чаще данайцы меж тем, истомлённые, долгой войной, боясь краха,
Стали о бегстве мечтать… и том, чтоб как-то Трою покинуть, –
О, хоть бы сделали так! Но свирепые… бури, не дали им сдвинуть,
115 С места судов, не давали отплыть, и Австр стращал уходящих,
Больше всего бушевала гроза, в широком эфире гремящем.
После того, как воздвигли коня, из брёвен кленовых, не знаем,
Как бы нам дальше всем быть, Эврипи́ла, к оракулу мы посылаем,
Феба оракул спросить, – но печальный, приносит ответ… там сыскавши:
120 «Кровью вам ветры смирить доводилось, невинную деву заклавши,
Пришлось вам данайцы… как к берегу Трои, из отчих краёв вы отплыли,
Так кровью должны вы снискать и возврат, бессмертным чтоб той угодили.
Вам в жертву бессмертным, аргосца принесть, как деву когда-то заклали».
Трепет холодный прошёл по костям, как только мы то услыхали.
125 Враз замерло сердце у каждого с горя: не я ли судьбой обречён?
Кого избирает в свой потусторонний, в загробный свой мир Аполлон?
И тут на глазах итакиец Калханта, в средину толпы поволок,
Громко потребовал, чтоб открыл волю (кого хочет бог), чтоб изрёк.
А мне предрекали его злодеянье, предвидя его, хитреца,
130 Грядущее втайне, молчал прорицатель, а он всё давил на жреца.
Дважды пять дней прорицатель скрывался, чтоб жертву всё ж не называть,
Он никого не хотел предсказаньем, на глупую смерть обрекать.
После ж, молчанье прервал, понуждаемый, криком Улисса, – заставил!
По уговору меж ними, меня, всё ж на закланье направил.
135 Тут уж никто не роптал: ведь та смерть, каждый которой, боялся,
Теперь одного, пусть на горе ему, другой этим освобождался.
Близился день роковой, уж готовили, всё для обряда собрали,
Соль замешали с мукой пополам, повязки к вискам привязали.
Вырвался я и от смерти сбежал, в густых тростниках я скрывался,
140 Ждал чтоб ушли, чтобы парус подняли, но видимо зря дожидался.
Больше надежды мне нет, ни на древнюю, родину снова, мою,
И сыновей мне уже не увидеть, увидеть отца не смогу.
Может расплаты за бегство моё, с них же Ули́сс пожелает,
Или же смертью несчастных, мою же… вину, просто их покарает,
145 Именем вышних богов, тех которым, ведома правда – всегда!
Именем верности – коль остаётся, ещё среди смертных она.
Неосквернённой к тому ж остаётся, ты ж к бедам моим снизойди!
Сжалься над тем, кто столь вынес безвинно, и если возможно спаси!»
Жизнь мы даруем ему, хитреца, притворным слеза́м сострадая,
150 Первым Приам приказал, путы снять, что сразу же мы исполняем.
Освободили, к нему обратился, с приветливой речью правитель:
«Кто бы ты ни был, теперь позабудь, покинутых греков воитель.
Нашим ты будешь. Но мне ты ответь, на мой же вопрос и правдиво:
Этот чудовищный конь для чего, и кем он построен на диво?
155 Что им стремились создать, – лишь святыню, или орудие бойни?»
Так он спросил. А Синон в пеласгийских, уловках искусный, спокойный,
Начал своё, к небу руки воздев, уже от оков всех свободных:
«Вечных огней божества нерушимые, вами клянусь из угодных.
Вами, и меч и алтарь нечестивый, которых избег за туманом,
160 Вами, повязки богов, что носил, идя на закланье, обманом!
Нет мне греха разорвать все священные, узы данайцев, любые,
Нет мне греха ненавидеть мужей, за их преступленья лихие,
Всё что скрывают они, оглашу, законом отчизны – не связан!
Тебе лишь обетом теперь должен я, тебе только Троя – обязан!
165 Верностью щедро тебе отплачу, и правду открою, для всех,
Верой в победный исход, и надежд, залогом под новый успех.
Ахейцам же первая помощь – Паллада! Насколь мне известно – всегда!
Да вот нечестивый Тидид и с ним Улисс – злодейств измыслитель – когда,
В храм всем священный вошли роковой, оттуда исторгли Палладий,
170 Силой причём, всех убив сторожей, сказать не могу: чего ради!
Образ священный залитыми кровью, руками, посмели касаться,
Схватить дерзновенно девичьи повязки, богини, и тем облажаться.
Тотчас на убыль пошла, покидая, данайцев, надежда и сила,
Она надломилась у них, ведь богиня, кощунства того не простила.
175 Гнев свой Тритония к ним проявила, в знамениях ясно всем стало,
В лагерь едва лишь был образ внесён, – в очах тут же и засверкало…
Яркое пламя… и пот проступил, на теле, солёный, на каждом!
И, как была, со щитом и копьём, в доспехе своём же, парадном.
Страшно о том говорить – но на месте, подпрыгнула трижды Афина,
180 Тут возвещает Калхант, что вот это, данайцев же бегства причина.
Должны дескать морем бежать, что Пергама, аргосским их копьям не взять,
Если в Аргосе к войне не испросят, они вновь примет – не видать,
Благоволенья богов, что везли, в судах, они прежде, с собой,
Вот ныне они и стремятся, по ветру, в родные Микены, – домой.
185 С тем чтобы милость богов вновь вернуть, и снова внезапно явиться,
Море измерив туда и сюда – Калхант так им смог изъясниться.
Он им приметы толкует, коня, воздвигли с его наущенья,
Чтоб искупить этот тягостный грех, к святыне, и за оскорбленья.
Вот и велел он – огромным – коня, сделать и дубом одеть,
190 До неба, громаду, велел он поднять, чтоб вам его не одолеть.
Через ворота, не смог чтоб пройти, и в городе став за стена́ми,
Народ ваш не смог бы беречь своей силой, священной став, – вместе с богами.
Ибо коль ваша рука оскорбит, Минерве, сие приношенье,
Страшная гибель, (пусть шлют её боги, врагам вашим, вам в утешенье)
195 Фригийцам грозит, а Приамову царству (коль в город коня вы введёте…
Своими руками, своими трудами), спасение в этом найдёте, –
Азия грозной войной, на Пелоповы, стены, немедля пойдёт,
Вам предречённый удел, уже наших, несчастных потомков найдёт».
Лживыми клятвами нас убедил, Синон вероломный, вранью…
200 Верим его… лицемерным словам… и тем мы идём в западню.
Тем же, кого ни Тидид, ни Ахилл, ни многим их сотням судов,
Ни все десять лет жесточайшей войны, отважных и смелых бойцов
В боях не сломили… знамение вдруг, страшней и ужасней былых,
Явилось очам и слепые сердца, смутило, в одном на двоих:
205 Лаокоонт, что Нептуна жрецом, избран был по жеребьёвке,
Торжественно в жертву быка заколол, из нас мог лишь он так сноровко.
Вдруг изгибая всё… кольцами тело, из глади морской, из воды
(рассказывать страшно об этом поверьте), две рядом, огромных, змеи́.
К нам с Тенедоса плывут и стремятся, к берегу вместе, дойти,
210 Тел же их верхняя часть поднялась, над зыбями, чётко видны.
Гребень торчит из воды, а вот хвост, огромный, не просто влачится,
Влагу взрывает, и всё извиваясь, волнистым движеньем верти́тся.
Стонет солёный простор, и вот на́ берег, выползли обе змеи́,
Горящие гадов глаза, да огнём… и яркою кровью полны.
215 Лижет дрожащий язык, и свистящие страшные пасти раскрыты,
Мы без кровинки в лице, разбежались, так не были мы ещё биты.
К Лаокоонту ползут оба гада, но прежде сынов же двоих,
Его сыновей, оплетают и страшно, в смертельных объятьях своих.
Бедную плоть их язвят и их тонкие, члены зубами терзают,
220 Рвут их на части, отец к ним спешит, его также гады хватают.
Что он мог сделать с копьишком своим, обхвачен был мощным кольцом,
Потом и вторым, и вкруг горла обвит, был дважды как толстым жгутом.
И над его головой возвышаясь чешуйчатой шеей, их пасти,
Тщится живые узлы разорвать, всего лишь руками – о, страсти!
225 Яд как и чёрная кровь все повязки, жреца, как все есть, – заливает.
В дро́жи (до звёзд, вдруг несчастный подъемлет), так вопль он свой извергает.
Также ревёт коль неверный топор, раненый бык из загривка,
Пытается вытрясти, с места закланья, сбежав, сострясаясь в урывках.
Оба дракона меж тем уползают, к высокому храму Афины,
230 Быстро ползут, напрямик ко твердыне, тому есть конечно причины.
Чтобы под круглым щитом у богини, у ног её быстро укрыться,
Новый теперь уже ужас объял, троянцев: на что им решиться.
Все говорят: за своё злодеянье, не зря видно жрец заплатил,
Ведь Лаоко́онт копьём дерзновенно, своим нечестивым, в коня запустил.
235 Тело коня поразить он посмел, он дуб осквернил заповедный,
Люди кричат, – образ в город ввести, он будет нам символ победный!
Нужно богини нам помощь просить, но в том, что сейчас мы желаем,
Брешь пробиваем в стене и широкий проход для коня открываем.
Все тут за дело взялись и катки, подводят громаде, большие,
240 Под ноги и шею вокруг, обвивают… и ноги, – канаты тугие.
Тянут… и конь роковой, тяжело, но всё ж подвигался к стена́м,
Вражьим оружьем чреват, но троянец, не знает того пока сам.
Вокруг же невинные девы и мальчики… гимны поют и ликуют,
Коснувшись верёвки: конь в город въезжает, да разума место пустует,
245 Вступает с угрозою. О, Илион, богов и дарданцев обитель,
Стены, что славу в бою обрели, этим же сами воитель.
Трижды вставал конь, порог задевал, столь раз в нём оружье звенело,
Мы же стоим на своём в ослепленьи, как разум утратив умело!
Ставим, на горе себе ту громаду, в твердыне священной своей,
250 Нам предрекала беду и Кассандра, я б слов не нашёл горячей, –
Тевкры ж не верили ей, волей бога, что раньше не редко бывало,
В толпе ведь не думается никому, в толпе ведь мышления мало.
Храмы богов в этот день (нам последним об этом, не… подозреваем), –
Был словно праздник, листвою зелёной, стараемся, все украшаем.
255 Солнце меж тем совершило свой путь, и ночь опустилась в свой час,
Мраком окутав густым, небосвод, и землю, и море, и нас,
Козни данайцев сокрыв, ну а тевкры, конечно пошли по домам,
А тою порою суда аргивян… фалангами двинулись к нам.
…………………………………………………………………………………….

Из Четвёртой книги
Задумка Юноны 157 – 242

Вниз по хребту, по открытым полянам, с другой стороны поднимая,
Пыль, побежали оленей стада, быстрых – из глаз исчезая
В страхе сбиваясь тесней, чтоб родные, горы скорее покинуть,
160 Мальчик Асканий верхом на лихом летит скакуне по долинам.
Быстро он мчится вперёд, то одних, а то и других обгоняет,
Молится страстно, средь смирных животных, с несмирными встречи желает.
С пенною пастью, чтоб вепрь иль лев, с горы, где-нибудь появился,
Громкий меж тем потемневшее небо, рокот потряс, – проявился.
165 Чёрная туча пришла вдруг, чреватая, сильными бурей и градом,
Свита тирийская вся, все троянцы, и внук Кифереи с отрядом
Дардана потомок, помчались по полю, укрытия, крова ища,
По кручам потоки воды побежали, к ближайшему ложу ручья.
В тёмной пещере вдвоём оказались, Дидона с троянским вождём,
170 Тотчас, Земля и Юнона вершащая, браки земные в своём,
По́дали знак, и огнями эфир, союза того соучастник,
Вспыхнул, и воплями нимф огласились, окрестные горы в ненастье.
Первой причиною бед был тот день, первым был к гибели шагом,
Забыв о молве и о имени добром, пошла под сомнительным флагом.
175 Больше не хочет о тайной любви, Дидона ни думать, ни слышать,
Браком зовёт свой союз… и словом… вину прикрывает как крышей.
Тотчас Молва понеслась меж ливийцев из города в город спеша,
Проворней Молвы, не найдётся на свете, иного какого-то зла:
Крепнет в движенье она, набирает, силы в полёте, с потребой,
180 Сперва робко жмётся, со спросом растёт, растёт поднимаясь под небо.
Ходит сама по земле, голова же, прячется в тучах всегда,
Её, на богов всех во гневе за Кеем и Энкеладом, Земля родила.
Преданья гласят так, что де, негодуя, за битых Титанов гневилась
Ног быстротою её наделив, и резвости крыльев добилась.
185 Сколь перьев на ней, на чудовищной, страшной, столько же глаз из-под них,
Глядят неусыпно, причём не моргают, средь них не отыщешь косых,
И столько же чутких ушей у неё, и столь у неё ж языков,
Весьма говорливых, и с шумом летает и выше любых облаков,
Но чаще во мраке, все чёрные ночи, и сладостный сон никогда,
190 Ей век не смежает, она словно стражник, сидит на верхушке всегда,
Хоть крыши, хоть дерева или на башне, стращая собою большие,
Нечто там деревни, ведь даже столицы, и ведь без разбору – любые!
Алчна до кривды и лжи, но подчас, вестницей правды бывает,
Разные толки в те дни меж народов, старается, всё распыляет.
195 Радостно быль наравне с небылицей, разносит по всем возвещая,
Будто явился Эней вождь троянский, собою других затмевая.
Принят Додоной мол был, её ложа, единственный был удостоен,
Долгую зиму в распутстве проводят, любовью досы́та напоен.
Царства свои позабыв у постыдной, страсти, погрязли в плену,
200 Людям вложила в уста эти речи, богиня, блюдя цель свою.
Везде их бескостный язык и разносит и к Ярбе-царю ведь пришла,
Вестью всю душу ему распалила и гнев в его сердце зажгла.
Царь тот был нимфой рождён и Аммо́ном, в стране гарама́нтов обширной,
Сотню святилищ Отцу он поставил, для службы своей ему мирной.
205 Сто он воздвиг алтарей и возжёг, огонь негасимый, на них,
Стражу бессменную к ним он приставил, приставил же, лишь из своих.
Почву вокруг удобрил и цветами, пороги украсил, старался,
Царь в исступленье пришёл оскорблённый, горькой молвой, – убивался.
Перед лицом всех великих богов, к их алтарям припадая,
210 К небу свои крепки руки воздев, молил горячо убеждая:
«О всемогущий Отец, тебе мавры, свои возлиянья творят,
Влагой Ленея, на ложах пируя, на пёстрых когда возлежат.
Видишь ли ты? Или молний твоих, напрасно страшимся, – скажи!
Или вслепую пугая нас, в небе, сверкают ночами огни?
215 Впустую гремят ли раскаты, Юпитер? Блуждавшая в наших краях,
Город ничтожный, хоть нам заплатив, возводит же не на паях.
Я уступил ей под пашню часть берега, я указал ей где жить, –
Она же потом отказалась, со мною, в брак равноправный вступить!
В царстве своём она власть всю вручила… Энею – Парис он… хоть новый!
220 Он с полумужеской свитой, хоть митрой, фригийской прикрылся бедовый.
Прикрыл умащённые кудри, владеет, тем что похитил у нас,
Зачем мы дары в изобильи приносим, чтоб тешить всего-то лишь вас?
Себя тешить тщетной мечтой понапрасну?» Горячей мольбе Отец внял,
Взор всемогущий к чертогу царицы, направил, и сам созерцал.
225 Сам посмотрел на любовников двух, о доброй их славе забывших,
Тотчас Меркурию повелевает, позвать к нему свежеприбывших:
«Сын мой, ступай и Зефиров зови, к владыке дарданцев немедля,
На крыльях лети в Карфаген, он в тирийском, с отъездом своим, что-то медлит.
Забыв о иных городах, что судьбою, ему от рожденья даны,
230 Всё, что скажу, ты сам с ветром проворным, немедля ему отнеси.
Мать же за сына моля, ведь не это, когда-то ему обещала,
И не за тем ведь, два раза от греков, собою рискуя спасала!
Но чтоб Италией он, вековую, державу зачавший сам правил,
Средь грома боёв, и от крови сам Тевкра, высокий свой род долго славил.
235 Свой род произвёл, и весь мир подчинил, законам своей лишь державы,
Если ж его самого не прельщает, подвигов блеск этой славы,
Может трудами хвалу он себе, сам же снискать не желает, – спроси!
Вправе ли сына лишить он твердынь, грядущего Рима, – спроси!
Что он задумал? Зачем средь враждебного, племени, время теряет?
240 Разве о внуках своих, о Лавинии пашнях не помнит – не знает?
Пусть отплывает! Вот всё, что от нас, ему возвестишь первым делом!»
Так он промолвил, готовый исполнить, отправился сын в путь свой смело.
………………………………………………………………………………………………………………

261 – 394
………………………………………………………………………………………………………….
К берегу Ливии мчался, в полёте, ветер в пути рассекая,
Деда-титана покинувши, нимфы, Килленской сын-бог, покидая.
Хижин тирийских, едва он коснулся, своею подошвой крылатой,
Сразу Энея узрел, что твердыни, дома, воздвигал деловато.
265 Меч у него на боку был усыпан, яшмою жёлтой с вкрапленьем,
Пурпуром тирским на нём шерстяная, пылала накидка с плетеньем,
С плеч вольно падая, дар тот Дидона, богатый недолго ткала,
Всю ткань золотым разукрасив узором, и сшила его – всё сама.
Стал упрекать его бог: «Ты сейчас, здесь в Карфагене кладёшь,
270 Зданий опоры, высокий тем город, прекрасный, трудом возведёшь?
Женщины раб, ты о царстве забыл, слава ли не привлекает?
Сам повелитель богов, сам с Олимпа, меня, с тем к тебе посылает.
Что мановеньем одним лишь колеблет, и землю, и небо, и море,
Он мне велел передать приказание, с ветром проворным спроворить:
275 Что ты задумал? Зачем ты в Ливийских, мешкаешь землях: что ждёшь?
Если тебя самого не прельщает, подвигов слава – так что ж!
Помни: Асканий растёт! И наследных, надежд бы его, не забыть,
Тебе для него Италийское, царство и Рима все земли добыть.
Напомнить… что должен… что то ты обязан, над этим ведь боги трудились».
280 Сказал бог Килленский, глаза у Энея, как-будто на мир вновь открылись.
Прервал речь внезапно, и скрылся как до́лжно… явление бога что дар,
Быстро исчезнув из глаз, растворившись, в воздухе как лёгкий пар.
Бога увидев, Эней онемел, охвачен был жутким смятением,
Волосы вздыбил испуг, и голос, в горле пресёкся волненьем.
285 Жаждет скорее бежать и покинуть, ставшими милыми земли,
Богов потрясён был упрёками, – сильно, и грозным бессмертных веленьем.
Горе, что делать? И как он посмеет, царице поведать при встрече,
Как он к безумной теперь обратится? С чего он начнёт свои речи?
Мечется быстрая мысль: туда, а то вдруг сюда устремляясь,
290 Выхода ищет в одном, и к другому, тотчас же резко бросаясь.
Лучшим ему наконец показалось, такое решенье вопроса,
Он Менесфе́я призвал и Сеге́ста, с храбрым Клоа́нтом-матросом.
Флот им велел снарядить, и спутников, тайно на берег собрать,
Всех, всё оружье снести, но причин, пока же им не называть,
295 Не открывать никому… а сам он, пока ему верит царица,
И ждёт, что любовь её пылкая эта, со смертию лишь прекратиться.
Выберёт время, подступится к ней, попробует ей объяснить,
Чтобы уладить, речь мягче вести, отъезд уже не отменить.
С радостью бросились тевкры приказы, Энея-вождя исполнять,
300 Предчувствий полна и всего опасаясь, смогла-таки предугадать,
Дидона все хитрости эти, раскрыла, влюблённых провесть невозможно,
Близкий отъезд угадав, хотя тевкры, делали всё осторожно.
Молва нечестивая ей донесла, что тевкры суда снаряжают,
Отплыть собрали́сь, ведь такую возню, к отплытию лишь поднимают.
305 Стала метаться она, совладать, с безумьем не может, – нет силы,
Тиа́да летит так, когда призывая, святыни на праздник носили,
Для праздневств ночных, их из храма выносят, вакхический клич раздаётся,
В Киферо́нских лесах, наконец обратилась, Дидона к Энею: «Сдаётся,
Но как… ты надеяться мог, нечестивый, от нас скрыть своё вероломство,
310 Отплыть от земли нашей, да незаметно, прервать как случайность, знакомство?
Что ж, ни любовь, ни пожатие рук, союз наш никак не скрепило,
Ни смерть, что Дидону здесь ждёт, – не удержат, тебя снова в путь поманило?!
Флот снаряжаешь под зимней звездою, не нравится летняя тишь,
Опять не страшась ураганов и вихрей, уйти снова в море спешишь?
315 Если бы ты не в неведомый край, в приют новый путь свой держал,
И если б старинный Пергам и доныне, незыблем стеною стоял,
В Трою по бурным морям ты бы так же, так же стремился упорно?
Не от меня ли бежишь? Заклинаю, слезами моими: позорно?
Тогда твоей правой рукой заклинаю, что мне осталось несчастной?
320 Ложем ли нашей любви недопетой… как песней, к любви непричастной?
Если я чем-нибудь всё ж заслужила, твою благодарность когда
Если тебе я была хоть немного, хоть самую малость мила, –
Опомнись, прошу я тебя, умоляю, над гибнущим домом моим,
Сжалься, ведь из-за тебя я номадов, царям, и ливийским каким,
325 Даже тирийцам моим ненавистна… стала я, из-за тебя,
Стыд ты во мне угасил, мою славу, сгубил, не позоря себя.
И на кого обречённую смерти, покинешь теперь, гость ты мой,
Того кто назвался супругом, лишь так… теперь назову, – дорогой.
Что мне теперь, только медлить и ждать, пока эти стены сорвёт,
330 Пигмалио́н, брат родной-дорогой, иль пленницей Ярбе возьмёт?
Если бы я от тебя хоть зачать, ребёнка хотя бы успела,
Прежде чем скроешься, чтобы со мной, малый Эней бы здесь бегал,
В моих здесь чертогах, и мог бы тебя, собою мне… напоминать,
То соблазнённой себя, и покинутой, я не могла бы считать».
335 Молвила так, он Юпитера воле, послушен, свой взор опустил,
Заботу в душе подавить постарался, готов к разговору же был.
Кратко ответил ей: «Всё что смогла ты, сейчас перечислить – заслуги твои!
Их отрицать я не стану царица, – неуж отрицать мне прошедшие дни.
Помнить Эли́ссу всегда мне, покуда, душа не покинет чело,
340 Пока о себе я самом не забуду – забуду себя самого.
Кратко о деле скажу: ты не думай, что я вероломно и в тайне б посмел,
Сбежать, от того что на брачный священный, факел я твой, притязать не хотел.
И не́ притязал на него никогда я, и́ ведь в союз, я с тобой не вступал,
Если б судьба разрешила мне, чтоб я, жизни своей, повелителем стал,
345 Чтоб избирать мог по собственной воле, труды и дела, кои мне по душе,
Я бы их Трое родной посвятил бы, где близких останки остались в земле.
Прежде всего ей себя посвятил бы, Приама дворец каб стоял,
Я б для сограждан моих, побеждённых, Пергам новый там воздвигал.
Но лишь в Италию нам Аполлон, Гринийский держать путь велит,
350 Ликийский оракул… велит нам в Италию, только в Италию, плыть:
Там и любовь и отечество нам. А коль Карфагена лишь вид,
Радует взор… и мил финикиянке, и душу её веселит, –
Как не позволить и нам, в Авзонийском, щедром краю поселиться?
Право имеют и тевкры за морем, царство найдя в нём прижиться.
Мне каждый раз как лишь сумраком влажным, укутает ночь, землю с тем что здесь есть,
И светочи звёзд загорятся, – тень старца, Анхиза тревожная, видится здесь.
Мне предстаёт в сновиденьях с укором, уже в появленьи своём,
Юла обида меня угнетает, и прав он конечно при том.
Его Гисперийского царства лишаю, обещанных кстати, судьбой,
360 Пашен ему плодородных, просторов, клянусь я тобою и мной!
И ныне же вестник богов, что Юпитером, лично, ко мне послан был,
С ветром проворным слетев, повеленье, принёс его… и мне вручил.
Средь бела дня бога я и увидел, и голос своими ушами слыхал,
Так перестань причитаньями мучить, себя и меня – этой вести я ждал.
365 Я не по воле своей в ту Италию, не по желаньям своим ухожу».
Молвил он так. А она на Энея, молча глядела, как лажней к лицу.
Взглядом враждебным его измеряя с его головы, и до ног сверху вниз,
И наконец не стерпев в гневе выплеснув, ненависть… что уж совсем не каприз:
«Нет, не богини ты сын, и твой род, не от Дардана, о нет!
370 Кручи Кавказа тебя породили, тебя, вероломный, на свет.
В чащах Гирка́нских тигрицей ты вскормлен, тигрицей свирепой и злющей,
Что же, смолчать мне сейчас, ожидая, большей обиды, грядущей?
Разве от слёз моих он застонал? Или свой взор потупил?
Разве меня пожалел и заплакал, любовью моей тронут был?
375 Есть ли жестокость страшнее, Юнона, богиня-царица скажи,
Скажи сын Сатурна, ужель равнодушно, на это посмотришь и ты?
Верить нельзя никому! О безумная, с ним разделила я царство,
Его подобрав занесённого бурей, на берег наш… вот сын коварства!
Флот я вернула ему и друзей, нами от смерти спасённых,
380 Горе мне, с гневом нет сил совладать, жесток же удел обречённых.
Гонит Ликийский оракул тебя, Юпитер сам Феба послал,
Вестник богов повеленье принёс, всё так как Юпитер решал!
Право забота о нас не даёт, даже всевышним покоя!
Что же, иди, я тебя не держу, согласна со всем, впрочем: что я?
385 Мчись, уплывай, убегай и ищи… в Италии, царство своё,
Верю: найдёшь ты конец, среди скал, что можешь найти там ещё,
Если лишь благочестивых богов не свергнута власть, – и Дидоны
Имя не раз назовёшь, а преследовать, буду тебя чрез препоны,
С факелом чёрным, как тело с душою, хладная смерть разлучи́т,
390 Тень моя будет с тобою, поверь мне, с ней тебя смерть покорит.
К манам моим всем, молва долетит, им скажет о каре Энея!»
На том прервала речь царица внезапно, на большее сил не имея.
Бросилась в страхе она от Энея, от света укрыться спеша,
Хоть многое он ей сказать собирался, в тот миг не нашёл те слова.
………………………………………………………………………………………………….

Самоубийство Дидоны по причине неразделённой любви
443 – 690

Скорбное сердце, и слёзным он просьбам, на горе её всё ж не внял,
Судьба запрещает и бог не велит ему, – слух преклонить запрещал.
445 Как ветры порой нападают на дуб, на дуб узловатый, столетний,
С вершин мча альпийских, и спор их не нов, в глубоких веках многолетний,
То мчатся оттуда, то мчатся отсюда, и спорят они кто скорей,
Сумеет свалить великана, скрипит ствол, и лист обрывает с ветвей.
Но дуб на скале нерушимо стоит: настолько его корни в недра,
450 Уходят, насколько возносится крона… и крепче гораздо чем кедра.
Так же с речами к герою, со всех, сторон, все кто мог подступали,
Тяжкими душу речами томящими… заботами всё досаждали,
Но́ всё же дух непреклонен его, и катятся слёзы напрасно,
В горе Дидона меж тем устрашённая, роком грядущим, опасно,
455 Смерть призвала, уж на купол небесный, смотреть было невмоготу,
Она же исполнить её побуждает… замысел страшный – засевший в мозгу.
Уже призывает покинуть сей свет, она же дары возлагая,
Вдруг увидала священная влага, чернеет и с камня стекает.
Она увидала… как на алтаре, в кровь вдруг вино обратилось,
460 (Даже сестре не сказала Дидона, о виденом, – не удивилась).
Был у неё, в её славных чертогах, храм, посвящённый Сихею,
Супругу, который с особым она, чтила усердьем, лелея,
Яркой его украшала листвой, и белою шерстью – руном.
Ночью, когда, земля тьмою объята (того не слыхать было днём),
465 Голос послышался ей вдруг из храма, усопшего, то зов был мужа,
Глухой, не отчётливый, сиплый был голос, как будто был сильно простужен.
Часто на кровле дворца похоронную, песню свою заводил,
Филин, и плакал во мраке протяжно, его это голос и был.
Вспомнила также она и о прежних, вещаньях пророков, суливших,
470 Беду, и всё время в её сновиденьях, место себе находивших.
В её сновидениях гнался за нею, свирепый, жестокий Эней,
Она же одна, будто брошена всеми, бредёт по дороге своей,
Долго тирийцев ища, на пустынном, поле, огромном, безлюдном.
Так же Пенфей Эвменид, в исступленьи, видит ряды из приблудных.
475 Два в небесах видит солнца, и города, два семивратных он видит,
Так же и Агамемнова сына, бегущего: кто же обидит?
Бежит он по сцене, а с факелом мать, гонит его, – догоняет!
Мчится Орест, а вослед его мать, и зме́я в руке поднимает;
Мчится Орест – но сидят на пороге, мстящие Фурии-Диры,
480 Сломленной болью душе, не под силу, бороться с безумьем задиры:
Твёрдо решилась царица на смерть, и выбрала способ к тому,
И час, но за мнимым спокойствием прячась, не известила сестру.
Сказала с надеждой притворной ей: «Анна – порадую я тебя новью,
Я средство нашла, как вернуть его мне, или расстаться с любовью.
485 Там где течёт Океан и в него, солнце уходит на ночь,
Там, на краю Эфиопской земли, Атлант проявляет всем мочь.
Держит там весь небосвод многозвёздный, на крепких огромных плечах,
Там массилия́нка живёт, мне сказали, жрица, в своих вся делах.
Храм Гесперид охраняла она, там же дракона кормила,
490 Также плоды стерегла на ветвях, священных деревьев… ворожила…
Мёд возливала и соки снотворные с алого мака, сбирала,
Жрица сулит от любви заклинаньями, – и говорят избавляла.
Душу избавит де, если захочет или заботы вселяет,
В сердце… течение рек остановит, звёзды она обращает,
495 Вспять повернёт, а в но́чи может вызвать, тени из Орка… заставит,
Землю стонать, и по склонам спускаться… вязам… – такой силой правит!
Боги свидетели мне и твоею, я головою клянусь,
Что против воли к волшбе прибегаю, и к чарам – я ведь их боюсь.
Втайне сложи мне костёр во дворе, под небом открытым, и мужа,
500 Оружье, что в нашем чертоге висит, одежды его все, к тому же,
Брачное ложе, меня погубившее, тоже в костёр положи,
Всё, что напомнит о нём мне… отрадно, всё уничтожить: пойми».
Жрица к тому же мне так приказала». Вымолвив смолкла она,
Бледностью щёки покрылись при этом, Анна понять не могла,
505 Что странный обряд погребенье Дидоны, попросту должен был скрыть,
Ну не ждала, что сестра обезумев, может вот так… поступить.
Что будет мучиться после Сихея, этой любовью, – сильней.
Анна исполнила просьбу… уж сложен, костёр из смолистых ветвей.
Под небом открытым огромный костёр, посередине дворца,
510 Сложен высокий, поленья дубовые, в нём же лежат от венца.
Весь плетеницами он, погребальной, украшен зелёной листвой,
Сверху царица на ложе кладёт, грядущего план строя свой;
Платье Энея наверх положила, и образ из воска отлитый,
Меч его там же, вокруг алтари, распущены волосы жрицы,
515 Трижды свой клич в небеса повторяет, сто призывает богов,
С трёхликой Дианой-Гекатой Эреб, Хао́с, что всегда в том готов.
Мнимой Аверна водою кропит, обильно чертоги её,
Травы берёт, что срезала серпом, беря на полянах своё,
В полном цвету при луне, ядовитым, налитые соком, срезала,
520 Берёт и нарост, что со лба жеребёнка, с рожденья сорвать приказала.
Рядом царица стоит и священную, держит к обряду муку́,
Все распустив на одежде завязки, ногу разувши одну,
К смерти готова, в свидетели звёзды, зовёт, а из них же которым,
Ведомо всё, тут же молит богов, чтоб разрешить все раздоры.
525 Того из богов, что во всём справедлив, и мстит вероломным в любви,
Того, что печётся о тех кто обманут, на жизненном долгом пути.
Ночь опустилась и сон успокоил, тела утомлённых людей,
Смертных, утихли, и рощи уснули, везде по земле, видно всей.
Волны свирепых морей улеглися, прошли полпути все светила,
530 Смолкли луга, и поля и стада, и пёстрые птицы сколь было,
Их, на просторе озёр и в кустарниках, где, как умеют гнездятся,
Всех молчаливая ночь погрузила, в сон, дабы сил набираться.
Только царицу одну, ни на миг, сладостный сон не берёт,
И ни очам, и ни сердцу покоя, ночь эта не принесёт.
535 Снова любовь беспощадная в ней, вздымается бурно, и множит,
Только заботы в душе, и прибоем, гнева бушует как может.
Думой своей одержима одною, Додона сидит размышляет:
«Что же мне делать? Опять к женихам, прежним, судьба направляет,
К ним, на посмешище, мужа искать, с мольбою к ливийским номадам,
540 Чьи домогательства уж отвергала, с презреньем, не раз, ныне ж надо!
Или к нему на корабль бежать, и тевкров любому желанью,
Просто покорствовать? Пусть по душе, была моя помощь, старанья,
Но…  разве помнят они и хранят, свою благодарность за что-то?
Сделаю так, – только вот на корабль, допустит меня разве кто-то,
545 Всем ненавистную? О, неужель, ты до сих пор не узнала.
Лаомедонтовых наглых потомков, их нрав вероломен – слыхала!
И что же дальше? Одна ль за ликующим флотом троянским помчусь,
Или же верных тирийцев в отряды, собравши, в дорогу пущусь.
Мною спасённых с трудом из Сидона, вслед за собой увлеку,
550 И вверить ветрам паруса прикажу им: это всего лишь могу.
Нет! По заслугам умри, эту муку, острым мечом оборви,
Ты, дорогая сестра, уступив мне, безумствам моим, – без вины,
Первой беду же на нас навлекла, выдав врагу лишь… меня.
Жить не дано мне без брачного ложа, – было! И знала ведь я!
555 Горькой не зная вины и заботы, как дикие звери… скорее,
Верность блюсти, ту в которой клялася я, праху супруга Сихея!»
Так причитала она, своё сердце, горем своим надрывая,
Тою порою когда на корме, Эней мирно спал отдыхая.
Спал на корме корабельной, к отплытию, всё приготовив спеша,
560 Снова герою божественный образ, явился во сне как тогда.
Всем он с Меркурием схож: и лицо, румянец и голос, всё те,
И светлых густых его ку́дрей волна, цветущая юность, – во сне,
Видит Эней, что к нему обращается, с увещеванием бог:
«Как можешь спать сын богини, уж близко, бедою печальный итог.
565 Как обступившей опасности этой… можешь ты… не замечать?
Дует попутный Зефир, – ты, не слышишь – пора паруса поднимать!
Ныне, решившись на смерть, нечестивые, козни царица плетёт,
В сердце лелеет, и гнев оскорблённой, бушует прибоём, в мозг бьёт.
Что ж не бежишь, не спешишь ты, пока… пока поспешить ещё можно?
570 Скоро увидишь ты сам, как от вёсел, вспенится море, – возможно.
Факелы грозно блеснут, озарится пламенем берег чужой,
Если тебя на Ливийской земле, Аврора застанет, родной.
В путь отправляйся и медлить не смей! Изменчива и ненадёжна,
Женщина!» Вымолвив так он растаял в ночи. И стало Энею тревожно.
575 Тотчас поднялся Эней, устрашён, видением этим нежданным,
Сон отряхнул он и спутников стал, всех торопить, долгожданным:
«Встаньте, проснитесь мужи, на скамьях, места все свои занимайте,
И паруса поскорее, пора, время пришло, поднимайте.
С неба высокого есть нам послание, без промедленья бежать,
580 Канаты рубить – повинуемся богу – не будем уж время терять!
Кто бы ты ни был, твои повеленья, исполним охотно, как прежде,
Лишь благосклонным пребудь, и яви, нам сочетанья созвездий,
Благоприятные нам!» Так сказав… выхватил меч свой блестящий,
Из ножен, и им перерезал канат, причальный, корабль держащий.
585 Все тут в порыве одном побежали, дружно за дело берутся,
Берег весь будто бы в миг опустел, и вот корабли в море рвутся,
Море покрыли и пену вздымают, лазурь разрезают гребцы,
Чуть лишь Аврора восстала от ложа, Тифона, пустивши лучи,
И зарево первых лучей пролила, на тьму, на земные просторы,
590 С башни высокой дворца, при сиянии первых лучей, через створы,
Видит Дидона, уж строй парусов, ровный идёт к горизонту,
Видит пусты берега, и гребцы, покинули гавань, всем фронтом.
Трижды в прекрасную грудь и четырежды, больно ударив себя,
Кудри терзает свои золотые, стонет вдовица царя:
595 «Внемли мне Юпитер! Ужель надо мною, пришелец посмеет смеятся,
Прочь он бежит – нам оружия нет – вдогонку нет смысла сбираться.
Город не бросится весь, не предаст, его корабли истребленью?
Эй, принесите огонь, паруса, гребите! Предать их сожженью!
Где я? И что? И что я говорю, разум ли мне помутило…
600 Только теперь ты Дидона скорбишь, о том что недавно лишь было?
А надо б тогда, когда впасть отдавала! – Вот она, клятва пиратов,
Вот она, верность того, кто родных, спасает в чужбине пенатов,
Кто, говорят на плечах, престарелого, вынес из битвы отца,
Я ль растерзать, разметать его тело, по моря волна́м не могла,
605 Спутников всех погубить и Аскания, с ними же и умертвить,
Страшным тем явством отцу на пиру, стол ещё щедро накрыть?
Был бы той битвы неясен исход… пусть и неясен бы был, –
Мне ли готовой на смерть, убояться, мне ль усмирять души пыл!
Лагерь троянский до тла бы спалила, сожгла бы все их корабли,
610 Сына с отцом бы убила, весь род, их истребив, – мы б смогли!
Элиссу впридачу. О, солнце, огнём, земные труды озаряешь,
Юнона, – тебе, я всегда поверяла, боль мою – ты это знаешь!
Ты, о, Геката, к кому на ночных, глухих перекрёстках взывают,
Мстящие Диры, и вы, божества, смерти моей – призываю!
615 Взгляд обратите на нас – заслужила, этого мукой я – нашим мольбам,
Внемлите: прошу вас, коль должен проклятый, к желанным приплыть берегам.
Должен достигнуть он берега и, в гавань привесть корабли,
Цель неизменна, то воля Юпитера, и это воля судьбы!
Но пусть там войной на него же пойдёт, отважное местное племя,
620 Изгнанником пусть из объятий Аскания, вырвёт его не на время,
Пусть бродит о помощи всех там моля, и жалкую гибель пусть видит,
Милых друзей, и на мир согласившись, позорный, – себя ненавидит!
Не насладился вовек чтоб он властью, а также и жизнью желанной,
Пусть не зарытый лежит на песке, погибнет пусть смертью не бранной.
625 С этой последней мольбой обращаюсь, я… к вам в последний мой час,
Вы же, тирийцы, и род, и потомков – должны – заклинаю в том вас,
Вечно должны ненавидеть, и праху, но моему, приношеньем,
Ненависть будет, и пусть ни союз… любовь в том, не будут прощеньем.
Любовь, что связует народы – приди – из нашего праха наш мститель,
630 Чтобы огнём и мечом поселенцев, дарданских, побил наш воитель.
Ныне и впредь, и всегда, лишь едва, появятся только лишь силы,
Берег пусть берегу будет враждебен, пусть даже веками был милым,
Море пусть морю и меч пусть мечу, и внуки пусть мира не знают!»
Так говорила она и металась, в мыслях от края до края.
635 Металась и мыслью нестойкой своей, и жизни постылые дни,
Хотелось прервать, да как можно скорей, скорей с ней бы счёты свести.
Барку Дидона к себе призывает, Сихея кормилицу кличет,
(Ибо свою схоронила, давно, а Барку беречь ей приличит):
«Милая няня, найди мне сестру, Анну сестрицу найди,
640 Чтоб она тело омыла своё, водою проточной, скажи,
Чтобы овец привела, принесла, всё, что нам жрица велела,
Сама на висках затяни все повязки: как мне ты когда-то велела.
Я же стигийскому богу готовить, жертвы, уже начала,
Нынче с заботой желаю покончить, да так, чтоб уже навсегда.
645 Дарданца коварного, образ желаю, на жарком кострище я, сжечь».
Сказала она, – и старуха спешит, хватило бы сил, – стала б бечь.
Замысел страшный Додону уж гонит, несчастную гонит, она,
Мчится с блуждающим взором, не помня, не то что там встречных, – себя!
Очи нали́тые кровью, на щёках, бледные пятна, как гибели знак,
650 Близкой к тому же, вот двор и костёр в нём – другого исхода не видит никак.
Всходит царица на это кострище, дарданский клинок обнажает,
Дар этот ведь у Энея просила, что сразу же и вспоминает.
Но, увидав илионскую ткань, знакомое ложе, на миг,
Слёзы сдержав, на костёр опустилась, как-будто души выдав крик:
655 «Ложе, одежды, – отрада тех дней, что бог и судьба разрешили,
Мне… мою душу примите без муки, коль жизнь вы мне укоротили.
Прожита жизнь, и с ней пройден мой путь, что мне отмерен судьбой,
В царство подземное я нисхожу, чтоб не остаться одной.
Город могучий создав я увидела, стены упорных трудов,
660 Брата могла покарать я за мужа, на горе удел мой таков.
Счастлива, о как я счастлива быть бы могла, каб вообще, никогда,
Наших брегов, не касалась дарданцев, и даже одна бы корма!»
Прижалась она тут же к ложу устами, и молвит, как в свой обере́ж,
Хоть неотмщённой умру – но умру я, желанною смертью нынче́ ж.
665 С моря пускай поглядит на огонь, дарданец ко мне бессердечный,
Пусть для него моя смерть, лишь знамением, будет, но только зловещим!»
Только лишь молвила так, и служанки, вдруг увидали, – она,
Поникла в мгновение вдруг от удара, смертельного, что ведь сама,
Себе нанесла, тут же кровью пятная, руки и меч, ткань и ложе,
670 Вопль беснуясь к высоким покоям, понёсся с утра всех встревожив.
Молва понеслась по смятенному граду, в дворце причитанья и стоны,
Женщин, и вторит эфир им пронзительным, плачем и криком он полон.
Кажется весь Карфаген, иль старинный, рушится Тир под ударом,
Вражеским, в прах, и его обнимает буйным, внезапным пожаром.
675 Слышит тот крик и бежит задыхаясь, с трепещущим сердцем сестра,
В кровь расцарапав лицо, кулаками, в грудь свою полну бия.
Анна бежит на бегу сестру кличет, простёртую на́ смертном ложе:
«Вот в чём твой замысел был, дорогая: но разве меж нами так гоже?
Вот что костёр, и огонь, и алтарь этот, – мне неразумной сулили,
680 Плач мой с чего начинать мне покинутой? А ведь мы вместе бы были.
Спутницей взять ты меня не хотела, о… каб меня позвала!
В то же мгновенье клинок погубил бы, безжалостно также меня.
Этот костёр я сама ведь сложила, и к отчим богам я взывала,
Чтоб мне не быть здесь в последний твой миг, я э́то ведь подозревала.
685 Тем, что себя погубила, меня, народ свой, всех тирских отцов,
Дайте я рану омою сестрице, вдохнёт может пару глотков.
Если осталось дыханье в груди, последний приму её вздох».
Взошла на костёр к ней с такими словами, не каждый, такое бы смог.
Грела в объятьях сестру умиравшую, тёмную кровь утирала,
690 Тяжкие веки, Дидона, хоть тщетно, поднять, всё ж не раз попыталась.
………………………………………………………………………………………………………………

Из Шестой книги
Эней посещает чистилище 247 – 898

……………………………………………………………………………………………..
Жрица сюда привела четырёх, тельцов черноспинных с собой,
После ж, вином сотворив возлиянье, над жертвенной их головой,
Вырвала между рогов как первины, малые их волоски,
250 И призывая Гека́ту, сожгла их, бросив в огня языки.
Призвавши Гекату, мощнейшую между, бессмертных богов и в Эребе,
Призвать не забыла, владыку всесильного и на земле, и на небе.
Спутники снизу ножи в горла жертвам, вонзили, и в чаши собрали,
Кровь тех животных, для матери дев… Эвменид… там овечку заклали.
255 Её величавой сестре сам Эней, заклал, и телицу… супруге,
А Стикса владыке воздвиг алтари, печалясь ещё всё о друге.
Целые туши быков на огонь, возло́жил, обильно полил.
Жирным елеем… горевшие в пламени, жертвы бессмертным, спалил.
Едва небосвод озарился лучами, солнца восхода, как вдруг,
260 Земля загудела, леса закачались, и псов, охвативших испуг,
Из тьмы завывание вдруг донеслось, им возвестив приближенье,
Богини, воскликнула жрица: «Ступайте, пора вам придти всем в движенье.
Чуждые таинствам прочь отойдите, немедля из рощи уйти!
В путь отправляйся Эней – меч из ножен – в руке с ним за мною идти:
265 Теперь пришёл час, чтоб отвагу и твёрдое, сердце своё показал!»
Вымолвив, тотчас она устремилась, бурно… в зиявший провал.
Следом бесстрашный Эней, ни на шаг, не отставал от вожатой,
Вы, молчаливые тени, и боги, и Аргоубийца вожатый:
Ты, Флегето́н, и Хаос, и равнины, безмолвья и мрака ночей
270 Дайте мне право сказать обо всём, что слышал в истории сей.
Всё мне открыть, разрешите-дозвольте, что́ там, во мгле под землёй,
Творится-таится, они шли вслепую, под сенью безлюдной ночной.
В царстве бесплотных теней, в той пустынной, чахлой обители Дита,
Так по лесам при луне, при неверном, свете, страшась в них бандита,
275 Путник бредёт и Юпитер всё небо, сам до утра застилает,
Тёмною тенью, и цвет у предметов, ночь до утра отнимает.
Там где начало пути, там в преддверье, сумрачном Орка, ютится,
Серая Скорбь, с ней грызущие сердце, Заботы – от них не отбиться,
Бледные там же Болезни живут, как и унылая Старость,
280 Страх, Нищета, и Позор, как и Голод, злобный советчик и Ярость.
Муки и тягостный Труд там живут – ужасные видом обличья;
Смерть, с нею Сон, но с другого порога, наверное лишь для различья.
Злобная Радость, Война приносящая, гибель, здесь дев Эвменид,
Железный чертог а безумная Распря и здесь своё дело творит.
285 Волосы-змеи у ней под повязкой, вьются, кровавой, шипя,
Тёмный там вяз посредине стоит, тень наведя вкруг себя,
Старые ветви свои пораскинув, под каждым листом удалившись,
Лживое племя из всех сновидений, находит приют притаившись.
В том же преддверьи толпою теснятся и тени чудовищ, опасных,
290 Сциллы двувидные тут и кентавров, стада обитают, ужасных.
Тут Бриарей сам, сторукий живёт, из топи Ларнейской дракон,
Шипит, и Химера огнём устрашает, врага, кто бы ни был там он.
Гарпии стаей вокруг великанов, трехтелых летают крича,
Страхом внезапным охвачен Эней тут, зажал рукоятку меча,
295 Выставил острый клинок, чтобы встретить, натиск чудовищ летящих,
И, не напомни ему многомудрая… пустяшность, сцен происходящих.
Что это рой бестелесных теней, лишь видимость жизни, – всего-то,
Ринулся он бы на них, рассекая, мечом пустоту, для чего-то.
Дальше дорога вела к Ахеронту, в глубь преисподней: туда,
300 Где мутные омуты. Там разливаясь, широ́ко, бушует вода.
Ил и песок воды эти выносят, в Коцит всё, бурливой волной,
Воды подземных тех рек стережёт, перевозчик хоть и не смурной.
Всё же ужасный и мрачный, и грязный – Харон – борода клочковата,
Лицо обросло и глаза неподвижны, горят как-то всё ж странновато.
305 Плащ хоть висит безобразно, завязан, крупным узлом на плечах,
Гонит он лодку шестом, тут же правит, парусом, на́ всех волна́х.
Мёртвых на утлом челне перевозит, через тот тёмный поток,
Бог уже стар, но и в старости силу, он сохранить всё же смог.
К берегу страшной реки всё стекаются, толпы густые, – идут.
310 Жёны, мужи, как и сонмы героев, усопших, – у берега ждут.
Юноши, дети спешат как и девы, не знавшие брака при жизни,
Их на глазах у отцов погребальный, унёс, в день положеный тризны.
Мёртвых не счесть как и листьев в лесу, что в холод осенний с дерев,
Падают наземь там, или как птиц, что с просторов пучины слетев,
315 Сбившися в стаи, летят к берегам, когда гонит зимняя стужа,
Их за моря, в край известный лишь им, он солнцем согретый им нужен.
Все умоляли, чтоб их переправил, первыми старец с собою,
Руки тянули, стремясь оказаться, скорей за широкой рекою.
Лодочник мрачный с собой то одних, а то и других забирает,
320 Или ступить не давая, каких-то… на берегу оставляет.
Молвил Сивилле Эней удивляясь, смятенью теней, у причала:
«Дева, ответь мне, что то за собранье, что эту толпу там собрало?
Куда эти души стремятся, чего, желает толпа на брегу:
Одних перевозят, других отгоняют, отказано им: почему?»
325 Старая жрица ответила кратко, как будто вопрос тот ждала:
«Истинный отпрыск богов, сын Анхиза! Тут это было всегда.
Перед тобой; ширь Стигийских болот, Коцита глубокие воды,
Ими поклявшийся бог, не осмелиться, клятву нарушить, все годы.
Эти, что жалкой толпой здесь стоят – пока не покрыты землёй,
330 Лодочник этот – Херо́н; погребённых, лишь… перевозит с собой.
На́ берег мрачный нельзя переплыть, нигде; ни вон там, ни вот тут,
Прежде тенями, чем их же останки, в могиле покой обретут.
Здесь и блуждают они, здесь над берегом, все по сто лет они реют,
Только потом все к желанной реке, но с разрешенья, посмеют».
335 Шаг задержал тут Эней, погружённый в тяжкую думу свою,
Жребий несчастных внезапно наполнил, жалостью душу ему.
Видит; меж тех, кто лишён был последних, почестей, от их племён,
Средь них Левкаспи́д, и вождь флота ликийского, памятью доброй Орон…
Вместе уплыли из Трои разгромленной, рядом весь путь они были,
340 В день, когда ветры напав, корабли, с ними же и потопили.
Тут же бродил Палинур, что держал, совсем лишь недавно, кормило,
Бег направляя судов, из ливийского, города, всех, сколь их было.
В море упал он с кормы, наблюдая, светила на небе ночном,
Чуть лишь во мраке печального друга узнавши родитель, в густом,
345 Первым к нему обратился, с вопросом: «Кто из всевышних: скажи,
Отнял у нас тебя, друг Палинур, и бросил в пучину с кормы?
Всё расскажи! Ибо только в одном, нас Аполлон обманул,
Хоть во лжи не был ещё уличён, но тут явно он перегнул.
Он предрекал мне, что ты в Авзонийский, край, весь наш флот приведёшь,
350 Через моря, по волнам чрез пучины на флагмане ты проплывёшь.
Вот каковы обещанья богов!» но Палинур отвечал:
Нет, не от рук божества я погиб, в пучине глубокой… упал,
В воду, внезапно, кормило я вырвал, в него уцепившись всей силой,
Ибо при нём неотлучно стоял, весь флот ведь… вело то кормило.
355 В воду его за собою увлёк, клянусь тебе морем суровым,
Не так за себя, как за судно твоё, трухнул, ведь корабль твой – новый!
Что, если он потерял и кормило, и кормчего сразу: поможет,
Справиться с натиском волн, всё вскипавших, что тут помочь в этом сможет?
Нот свирепевший, ненастные гнал меня, долгих три дня и три ночи,
360 Гнал по безбрежным морям, за кормило, держался я, сколь было мочи.
А на рассвете четвёртого у́тра… я с гребня воды увидал,
Италии берег, к земле я поплыл, прибой не грозил, не мешал,
Но на меня, на добычу надеясь, дикое племя напало,
Мокрой одеждой был я отягчён, без сил, а врагов же немало.
365 Стал я  цепляясь, ползти на вершину, карабкаться стал на скалу,
Ныне катает меня сильный ветер с гребня волны на волну.
Сладостным светом дневным я тебя, небом прошу, заклинаю,
Памятью старца отца, и надеждою, отрока Юла – взываю –
Мне избавление дай, ты же видишь, здесь мою участь: сыщи,
370 Велийскую гавань, мои там останки – тело моё схорони, –
Или же если тебе всеблагая, мать, указала сей путь
(ведь против воли всевышних сюда, не может никто заглянуть,
Не против воли богов собрался, ты плыть по Стигийским болотам),
Руку несчастному дай, и меня, переправь: велика ли забота?
375 Мне бы туда, через волны, приют, обресть там, посмертный хоть, чтобы».
Так он сказал, и ему отвечала, вещая жрица, без злобы:
«Как ты посмел Палинур, нечестивой, жаждой гонимый, бедовым,
Непогребённым явиться к Стигийским, водам священным суровым,
Как воротиться дерзнул ты к реке, самих Эвменид, – самовольно!
380 И не надейся мольбой изменить, решенья всевышних – довольно!
Но всё ж запомни слова, что скажу, тебе от себя в утешенье,
Явлены будут с небес городам, народам окрестным, знаменья,
Чтобы они искупили вину, воздвигнувши холм над тобой,
Жертвы тебе приносили в веках, на этом холме, дорогой;
385 Место же это, навек Палинура, имя получит, во мщенье».
Девы слова те из скорбного сердца, изгнали печаль, в утешенье.
Рад Палинур, что земля будет зваться, в честь его, в честь Иаса́да,
Путь продолжали они, подходили, всё ближе, к реке, там где надо.
Издали, с лодки своей перевозчик, старый увидел, уже на лужку,
390 Как они шли меж безмолвных дерев, на брег поспешая к нему.
Первым окликнул он их, прокричав, нарочито с виду сердито,
«Ты, человек, что с оружьем спустился, к нашей реке, погоди-ка:
Стой и ни шагу, теперь мне скажи, зачем ты пришёл, мне ль на грех!
Место здесь только теням как и ночи, сон приносящей для всех.
395 В этом стигийском челне, я не вправе, живых на тот берег возить,
Был я не рад, когда взял в эту лодку, Алкида, чтоб лишь угодить.
Иль на тот берег отвез я с Тесеем, друга его, Пирифоя,
Хоть от богов рождены и могучи, и славой известны герои.
Этот схватил и связал преисподней, трёхглавого страшного стража,
400 Прямо у царских дверей и дрожащего вывел на землю – пропажа!
Те госпожу увести из покоев, Дита хотели – не меньше того!»
Так отвечала ему Амфразийская, вещая дева, на то:
«Козней таких мы не строим старик, оставь опасенья за краем,
Не для насилья наш меч обнажён, и горя мы не причиняем.
405 Пусть тот чудовищный сторож бескровные, тени всё лаем пугает,
Ложе Плутона пускай Презерпина, во всей чистоте соблюдает.
Видишь троянец Эней благочестьем, и мужеством славный: весь, в деда,
К Эреба теням, сам сошёл чтоб родителя, просто всего лишь проведать.
Если не тронет тебя эта преданность, сына, а это не мало –
410 Эту узнаешь ты ветвь!» Из-под платья скрытую ветку достала,
Вынула жрица, и гнев укротила, мрачного сердцем Харона,
Больше ни слова ему не сказав, чтоб не менять темы тона.
Блеском листвы роковою любуясь, даром давно позабытым,
К берегу лодку подвёл потемневшей, кормой дровосеком побитой.
415 Души умерших, на лавках сидевших, прогнал все ни сколь не жалея,
Освободил он настил, и на борт, могучего, принял Энея.
Утлый челнок застонал, под реальною, тяжестью мужа живого,
Много болотной воды набралось, сквозь щели бортов, что не ново…
Но через тёмный поток, невредимо, героя и жрицу доставил,
420 Бог, и ссадил в камышах, хоть и берег, илистый… там их оставил.
Лёжа в пещере своей, на три глотки, лаял огромный Цербер,
Лай громовой оглашал молчаливое, царство, другим псам в пример.
Видя как шеи у пса ощетинились, каждая, что у той львицы,
Сладкую тотчас лепёшку ему, с травою снотворною жрица,
425 Бросила, он же, голодные пасти, тут же в один миг раскрыл,
Дар на лету, одним точным движеньем, и резким конечно, схватил.
Тут на загривках все змеи поникли, собой всю пещеру заняв,
Улёгся Цербер, поспешил тут Эней, по свободной дороге старт взяв.
Прочь от реки, от которой никто, назад пока не возвращался,
430 У первых дверей, он услышал протяжный, плач, что внутри раздавался.
Плакали горько здесь души младенцев, которых груди материнской,
Лишили на самом рассвете их жизни, обычнейшее самочинство…
Рок всем печальный унёс их во мрак, могилы, навеки, до срока,
Рядом – обители тех, кто погиб, от лживых наветов порока.
435 Но не получат умерших тех души, пристанищ, без воли судьи,
Суд возглавляет Мино́с: он из урны, жребии тянет в тиши,
Всех вопрошает о прожитой жизни… перед собраньем теней,
Дальше – унылый приют для всех тех, кто счёты свёл с жизнью своей.
Предал, сам смерти себя, ненавидя, весь мир, а ведь он без вины,
440 Сбросил, так можно сказать, философствуя, тяжкое бремя души.
О, как хотели б они вновь вернуться, к свету опять, и лишенья,
Труды претерпеть, не велит ведь, закон, и держит по праву плененья.
Девятиструйный поток их пленит, болота унылые Стикса,
Краткий был пройдён тот путь – пред Энеем, не то что напомнит Эрикса,
445 Бескрайних равнин необъятная ширь, что «скорби полями» зовут:
Всех, что любви язва, из всех жестоких, сюда низвела, всё ж не тут,
Прячет их миртовый лес, укрывают их, тайные тропы Аверна
Ибо и смерть не избавила их, от мук и тревог, там, что верно.
Фе́дру увидел он здесь и Проки́ду, и с ней Эрифи́лу при этом, –
450 Раны зияли на ней, нанесённые, в ярости сыном свирепым;
Здесь и Эвадна была, Лаода́мия, и Пасифа́я, убого,
С ними бродил и Кене́й, превращённый… из юноши в девицу богом,
Ибо по смерти судьба ему прежний, облик вернула, желая,
Тут же Дидона меж них, от недавней, раны смертельной страдая,
455 Тенью блуждала в лесу, к ней поближе, троянский герой подошёл,
Узнал в полумраке, хоть образ неясен, но нужным сказать слово счёл:
На небо глядит в новолуние спутник… когда ни темно, ни светло,
Виден ли месяц ему, или мнится, за тучею: призрачно всё.
Слёз не сдержал и с любовью сказал, ласково молвил Эней:
460 «Значит правдива была эта весть, поверить бы нам тогда ей.
Бедной Дидоны уж нет, от меча, жизнь её оборвалась,
Я ли причина кончины твоей, иль жизнь твоя не задалась?
Всеми огнями небес я клянусь, и тем, что в сём царстве священно, –
Я не по собственной воле твой берег, покинул, тому совершенно,
465 Те же веленья богов, что теперь, меня заставляют сюда,
Неторной дорогой брести средь теней, чтоб здесь мне увидеть тебя,
Тогда меня дальше погнали они, не верил – привычка изгнаний,
Чтобы разлука со мной принесла, тебе столько горьких страданий!
Стой! От кого ты бежишь? Дай ещё, мне на тебя поглядеть!
470 Рок говорить мне с тобой позволяет, и это в последний раз ведь».
Речью такою, царице Эней, гневно глядевшей, старался,
Душу смягчить, и ответные слёзы, вызвать, тем намеревался.
Но отвернулась она, потупила, глаза свои в землю, молчком,
Будто не внемля ему, и стояла, в лице не меняясь своём.
475 Твёрдая словно кремень или мрамор, марпесский с волнистым пробегом,
И наконец убежала стремглав, не простив, не смирившись с побегом,
Скрылась в тенистом лесу, где по-прежнему, жаркой любовью Сихей,
Муж её первый теперь на любовь, здесь отвечает вновь ей.
Долго Эней потрясённый жестокой, суровой судьбою её
480 Вслед уходящей смотрел, и полни́лось, жалостью сердце его.
Снова пустился он в путь, труд назначенный, роком, судьбой, продолжая,
Равнины достиг, где воителей славных, приют, там, у самого края.
Здесь повстречались ему, сам Тидей, прославленный в страшных сраженьях,
Партенопе́й, и владыки Адраста, бледная тень, но в движеньях.
485 Здесь же дарданцы, по ком на земле, так долго стенали рыдая,
Павшие в битвах; Эней застонал, когда чередою без края,
Тевкры прошли перед ним: Полифе́т, сам, посвящённый Церере,
Антенори́ды, Идей – в колеснице, и здесь правит как бы в примере,
Держит и тут он копьё – и Медонт, и Главк с Терсилохом, при нём,
490 С криком Энея они обступают, и каждый к нему о своём,
Мало им раз на него посмотреть: дольше им хочется быть,
Рядышком, и для чего он спустился… к усопшим, его расспросить.
Агамемноновых воинов тени, рати данайской вожди,
Вдруг увидав как во мраке горят, героя доспехи… они,
495 В страхе дрожат перед ним, и одни, дают волю быстрым ногам,
Так же как раньше спасенья ища, бежали они к кораблям,
Другие же, еле, чуть слышно кричат, их голос нейдёт из гортани,
Вдруг Деифоб, Приамид пред Энеем, предстал, но ужасно изранен.
Весь изувечен, жестокою пыткой… истерзано страшно лицо,
500 Уши отрезаны, руки в крови, не сразу узнаешь его.
Раны на месте ноздрей безобразно, зияют его плотью красной,
Страшные эти следы прикрывал, дрожащей рукою несчастный;
Друга с трудом лишь Эней узнаёт, окликнул печально его:
«Славный в боях Деифоб, благородный, Тевкра потомок: за что?
505 Кто отомстить так решился тебе, жестоко и гнусно и подло?
Так над тобою кому надругаться, дозволено, но и угодно?
Как мне молва донесла, ты немало, в последнюю ночь боевитых,
Греков сразил, и упал изнемогший, на груду вражин перебитых.
Холм над могилой пустой у прибрежий, Ретейских воздвиг от себя,
510 Трижды я к манам твоим над гробницей, воззвал громогласно тебя.
Имя твоё и доспех пребывают, там, но не мог я друг мой,
Найти там тебя, и родною засыпать, родной илионской землёй».
Молвил в ответ Деифоб: «Ты, что должно, свято исполнил на месте,
Пред Деифобом, ты чист, и пред тенью, нам-то уж здесь то известно.
515 Роком своим и спартанки злодейством, погублен печальный друг твой,
Оставила память она по себе, такую, желая другой.
Как мы последнюю ночь в ликованье, обманчивом встретили – знаешь!
Слишком уж памятно всё что свершилось, и ты это не забываешь.
Только лишь конь роковой, на крутые, склоны Пергама был втащен,
520 Оружье во чреве, врагов он принёс, чего же желать врагу краше!
Тотчас она, как бы оргию Вакха… сама учинила, справляя,
Жён хороводом вокруг повела, меж ними, смеясь выступая.
Данайцев к себе призывала она, с факелом ярким в руке,
Я же устав от забот отягчённый, заботой… зашёл в дом к себе.
525 В брачный злосчастный покой я ушёл, забылся на ложе своём…
Безболезненной смерти подобным, и сладким, глубоким, заснул я там сном.
Славная эта жена между тем, уносит оружье моё,
Меч, что висел в изголовье, уносит – и́з дому вынесла всё, –
В дом Менелая зовёт, растворяет, настежь все двери ему,
530 Думала видно, любимому мужу, она угодить своему,
Этим заставить молву о былых, своих преступленьях молчать,
Что же ещё? Ворвался Эолид, подстрекатель убийства, – с ним рать!
Вместе с Атридом ко мне… О бессмертные… коль допустить, что о мести,
К вам нам взывать не грешно – так воздайте, грекам за это бесчестье!
535 Ты мне ответь, а тебя-то живого: что к нам сюда привело,
Аль заблудился ты в море скитаясь, штормом сюда занесло?
Боги ль прислали тебя сюда к нам? Какая судьба тебя водит,
В мрачный наш край, в сей унылый приют, где солнце вовеки не всходит?»
А между тем уж, на алой четвёрке, пока их беседа там шла,
540 Мира срединную ось миновала, в эфире Аврора… прошла.
Мог бы Эней весь отпущенный срок, там в разговорах растратить,
Если б Сивилла ему не напомнила, речью короткой: «Уж хватит!
Близится ночь, пролетают часы, в твоих бесполезных стенаньях!
Две здесь дороги Эней – перепутье, отсюда разнятся старанья.
545 Путь, что направо идёт, он к стена́м, великого Дита приводит,
Этим путём мы в Элизий пойдём, туда благочинный проходит.
Левой дорогою злые на казнь, в Тартар нечестивый идут».
Ей отвечал Деифоб: «Не сердись, могучая жрица: я тут,
Отсюда, обратно в толпу ухожу, и с нею во мрак возвращаюсь!.
550 Ты, наша гордость, иди! Пусть судьба, твоя будет лучшей – прощаюсь!»
Так он сказал и с напутствием этим, тут же Энея покинул,
Влево Эней поглядел, там внизу, глазами ландшафт весь окинул:
Там город раскинулся вширь, обведённый, тройною высокой стеною,
Огненный бурный поток, вкруг твердыни, Тартара, течёт всё струею,
555 Мощной струёй флегетон увлекает, гремучие камни, с собой,
Рядом ворота стоят на столпах, адамантовых прочных, скалой.
Створы же их сокрушить, ни людская, сила не сможет вовеки,
Как и оружье богов то не сможет, а это ведь не человеки!
Сама Тизифо́на на башне высокой, железной, сидит днём и ночью,
560 В одежде кровавой и глаз не смыкая… стережёт двери Дита воочью!
Слышится стон из-за стен, как и свист, секущих плетей до пореза,
Цепей лязг влекомых, пронзительный скрежет, стекла по стеклу иль железа
Замер на месте Эней и в испуге, прислушался к шуму тех пыток,
«Дева, скажи, о обличьях злодейства, которых как видно избыток?
565 Что к нам за гул долетает оттуда? Какие там казни вершатся?»
Жрица ему тут сказала в ответ: «Не надо тому удивляться!
Чистому, боги, прославленный вождь, преступный порог запрещают,
Переступать, но Геката отдав, над рощами власть, позволяет,
О том рассказать, и водила меня – возмездья богов: показала!
570 Кносский судья Радамант, правит жёстко, державой своей от начала;
Всех он казнит, заставляет он всех, в своих преступленьях сознаться,
Тайно содеянных там наверху, надеявшись здесь оправдаться.
Рады тому, что придёт лишь по смерти, срок искупленья вины,
Мстительным гневом полна Тизифона, и злобно глядит с высоты.
575 Хлещет виновных бичом и подносит, левой рукою к лицу,
Гадов из гнусных, сестёр созывает, свирепых, под стать самому, –
Марсу! Потом только лишь скрежеща на скрипучих, шипах, распахнутся священных,
Створы ворот. Посмотри, – ты ли видишь, обличье… нео́быкновенных!
Хоть той, что на страже стоит и порог, святой изнутри охраняет?
580 Гидра огромная там, в пятьдесят, разинутых пастей зияет,
Первый чертог сторожит. В глубину, уходит настолько провал,
Тёмный Тартара, что вдвое до дна, дальше небес доставал,
Он вдвое глубже, высот от земли, эфирных Олимпа, священных,
Рождённых Землёй, там титанов всё племя, хоть и́… не из обыкновенных.
585 Корчится в муках, на дне, а низвергнуто, молнией в бездну, – ведь всё!
Видела там я и двух сыновей, Алоэя огромных… его!
Что посягнули руками взломать, своды небесного царства,
Тщась громовержца изгнать и лишить, святого его государства.
Видела как Салмоней, там несёт, жестокую личную кару.
590 Тот что грома́м подражал и Юпитера, молниям жгучим на шару.
Ездил торжественно он на чётвёрке, коней, потрясая огнём,
Факелом ярким, у всех на глазах, по столице Элиды, да днём,
Требовал чтобы народ поклонялся, ему словно богу святому,
То, что нельзя повторить, – ту ж грозу, раскаты, подобные грому,
595 Грохотом меди и стуком копыт, подделать хотел и пытался,
Но всемогущий отец из небес, из туч, сам, густых, разобрался.
Бросил в безумца стрелу огневую, факел в него, не дымящий,
Сосновый, обычный – низверг с колесницы, в пламенном вихре палящий.
Видеть мне было дано и Земли… всеродящей, Тити́я питомца,
600 Распластанным телом своим он лежал, при свете, но правда без солнца.
Девять он югеров занял, и коршун, бессмертную печень терзает,
Клювом-крючком, и в утробе, для мук, исцеляемой снова врезает,
Роется пищи ища и гнездиться, под грудью высокой его,
И ни на миг не даёт отрастающей, плоти покоя с того.
605 Надо ль лапифов назвать, Иксио́на, и Пирифо́я при нём,
Камень висит над тенями, да чёрный, и держится еле на том,
Будто вот-вот упадёт. Золотые, ложа как в праздник накрыты
Застланы пышно, и пир приготовлен, да с роскошью царской, – глядите!
Явства у самого рта, но из фурий, страшнейшая тут находясь,
610 То за столом возлежит не давая, к еде прикоснуться, взъярясь,
Или встаёт тут же громко крича, факел тут свой поднимает,
Те кто при жизни преследовал братьев, как то, нередко бывает,
Иль кто ударил отца, иль бесчестен, был, как то может, с клиентом,
Или богатства нажив для себя, годами, а может моментом,
615 Но для себя лишь, берёг их и близким, не уделял ничего,
(этих бесчётные толпы тут входят), или убит был за то,
Что обесчестил сам брачное ложе, или восстать на царя,
Дерзнул… изменяя присяге ждут казни, какие: спроси не меня.
Не вопрошай, не пытайся узнать, об участи… видах мучений:
620 Одним катить камни, другие распяты, без всяких к тому объяснений,
Тело прибито и к спицам колёс. Тесей, на горе горемычный,
Вечно сидеть будет… хоть все века… ужель кто к такому привычный?
Флегию там повторять  непрестанно, громко взывая к теням:
«Не презирайте богов, справедливость, учитесь блюсти и к врагам!»
625 Этот над родиной власть дал за золото, просто тирану, за злато отдал,
Или законы менял произвольно или за плату он их отменял,
Тот же на дочь посягнул осквернив, преступно девичее ложе,
Здесь все дерзнувшие зло совершить, и те что свершили, здесь тоже.
Если бы сто языков я имела, и было б столь уст у меня,
630 Если бы голос мой был из железа, то́ я скажу, – и тогда,
Все преступленья, назвать не смогла бы, исчислить все кары бы к ним!»
Долгий окончив рассказ престарелая, вспомнила, что им самим –
Молвила: «Дальше ступай… заверши подвиг свой – герой легионов упорных,
В путь поспешим: уже стены видны, в циклоповых кованы горнах
635 Вижу ворота под сводом высоким, вон там, где металла свеченья,
Нам возле них и оставить дары, велят божества наставленья».
Молвила так, и они зашагали, во мраке держась всё же рядом,
Быстро прошли, им оставшийся путь, к сте́нам какого-то града.
Там за порогом, Эней  окропляет, чело своё свежей водою,
640 К дверям прибивает там ветвь золотую, все знают: что это такое!
Сделавши это, исполнил он долг, перед богиней почивших,
Взору отрадный и радостный край – увидали они, заступивши –
Здесь над полями высокий эфир, и светом багряным ярится,
Зелень счастливых дубрав, там блаженных, приют, им желанный таится.
645 Солнце сияет своё, загораются, в небе там, звёзды, свои,
В травянистых палестрах, себе там тела, смеясь упражняют одни,
И состязаясь, борьбу на песке, златом, меж собой затевают,
Другие, о землю стопой бьют… как в танце, на круге своём выступают.
Песни поют, тут в кафтане пророк, с длинными очень, полами,
650 Мерным движениям их семизвучным, вто́рит своими ладами.
Пальцами бьёт он по струнам иль плектром, из кости слоновой щипает,
Здесь Тевкра род, весь старинный, прекрасных, потомков, сейчас пребывает,
Славных героев весь сонм там, рождённых, в лучшие годы последних веков:
Ил, Ассарак, и Дардан, основатель, Трои могучей, с ворот косяков.
655 Храбрый дивиться Эней: длинным копья… воткнуты в землю торчат,
Вот колесницы мужей, хоть пустые, но наготове стоят.
Вольно пасутся в полях там же кони, а тот кто при жизни оружье любил,
И колесницы, с особым пристрастьем, резвых, ретивых коней разводил.
Это же всё получает за гробом, и радостно с тем торжествуют,
660 Вправо ли взглянет Эней или влево, – герои повсюду пируют,
Сидя на свежей траве и ликуя пеаны разливом поют,
В рощах, откуда под сению лавров, душистых, потоки бегут,
Потоки бегут Эридана, на землю, всё в верх, всё туда, к роднику,
Здесь же мужам, что погибли от ран, в боях за Отчизну свою,
665 Или жрецам, что всегда чистоту, хранили при жизни своей,
Тем из пророков, кто рёк только то, что Феба достойно скорей.
Тем кто украсил для смертных их жизнь, искусства какие доставил,
Кто средь живых о себе, по заслугам, добрую память оставил.
Всем здесь венчают чело белоснежной, священной повязкой, в отличье
670 Тени вокруг собрались, и Сивилла, к ним обратилась в приличье,
Прежде ж других всё ж к Мусею, который, был выше всех в той толпе,
Снизу взиравшей тогда на героя, держа его в плотном кольце:
«Ты, величайший певец, как и вы, блаженные души, скажите:
Где нам Анхиза найти, я прошу, в малости сей помогите?
675 С ним ради, встречи, сюда мы пришли, Эреб для того переплыли».
В немногих словах ей на это Мусей, ответил: «Мы б все подсобили!
Нет обиталищ у нас постоянных, по рощам тенистым, живём,
И у ручьёв где трава луговая, свеже́й, по ночам как и днём,
Но коль влечёт вас желание сердца, и надо хребет перейти,
680 Я провожу вас пологим путём, и мне ведь как раз по пути».
Так он сказал и пошёл впереди, с горы показал даль равнин,
Зелёных, спустились к подножью они, а там и Анхиз, – не один.
Старец Анхиз между тем озирал, души, которых не знают,
Которым ещё предстоит, из долины где до поры пребывают,
685 Подняться на землю, он сонмы своих, потомков как раз созерцал,
Потомков грядущих, о том что родятся, там он уже… точно знал.
Смотрел, чтоб узнать их судьбу, и удел, и нравы и силу, и путь,
Но лишь увидел: к нему сын по лугу, стремиться, решил протянуть,
Навстречу Энею, порывисто резко, руки, скорей инстинктивно,
690 Слёзы из глаз полились, и слова из уст излетели, активно:
«Значит ты всё же пришёл? Одолела, путь этот, верность твоя,
Верность святая, и не ожидал я, иного чего от тебя!
Снова дано мне тебя видеть, слышать, и слово промолвить в ответ?
Я ведь на это всегда неизменно, всегда уповал, – не секрет.
695 Считал день за днём, не солгали надежды, сколько прошёл ты морей,
И по каким, где-то землям скитался, ведомый судьбою своей.
Сколько опасностей знал, – и вот снова, снова со мною ты рядом!
Как за тебя я боялся сын мой, как в Ливии был ты с отрядом».
Сын же ответил: «Ты сам, твой печальный, образ, отец мой, являлся,
700 Часто ко мне, призывая в дорогу: твоих я советов держался.
В гавани флот мой, в Тирренской, сегодня, зашли мы для мероприятий,
Руку родитель всё ж мне протяни, и не беги от объятий!»
Молвил Эней, тут же слёзы ему, обильно лицо оросили,
Трижды пытался отца удержать, попытки напрасными были.
705 Сжимая в объятьях хотел удержать, трижды же тень ускользала,
Бесплотная, словно дыханье легка, подобна всем снам изначала.
Тут и увидел Эней в глубине, в долине сокрытый лесной,
Остров, кусты разрослись и шумели, вершины от ветров порой:
Медленно Лета текла перед мирной, обителью этой, в покое,
710 Там без числа племена и народы, витали кружась меж собою.
Так же порой на лугах в безмятежную, летнюю пору летают,
Пчёлы жужа, всё с цветка на цветок, вьются, и перелетают,
Вьются вокруг белых лилий, и поле, вокруг огласится гуденьем,
Громким довольно. То видит  Эней – и в ужас объемлет виденье.
715 Что за река там течёт – вопрошает, в неведении́ он отца, –
Что там за люди над нею такой, теснятся толпой без конца.
Молвит родитель в ответ: «Собрались, здесь души, каким суждено,
Снова вселиться в тела, в жизнь земную, прожить в них, всё то что дано,
И с влагой летейской они в уносящем, заботы, забвение пьют,
720 Эти я души тебе показать, назвать поимённо их тут,
Жажду давно, чтобы наших ты видел, потомков, не там, уже тут,
Радуясь вместе со мной обретенью, земли Италийской, – придут».
«Мыслимо ль это, отец, чтоб отсюда, души стремились туда,
Снова подняться на свет, и облечься, тягостной плотью: тоска,
725 Видимо злая, несчастных на землю, причину имея влечёт!»
«Что ж, и об этом скажу, без ответа тебя не оставлю: так вот –
Начал родитель Анхиз по порядку, и рассказал всё как есть, –
Землю, небесную твердь и просторы, водной равнины, как здесь,
Лунный блистающий шар, и Титана, светоч и звёзды, ну всё, –
730 Питает душа, и по членам разлитый, дух, и во всём тут одно!
Он движет весь мир, необъятное тело, его пронизает во всём,
Этот союз породил и людей, зверей и пернатых, при том,
Рыб и чудовищ морских, что под мраморной, гладью, надёжно сокрыты.
Душ семена рождены в небесах, и им все дороги открыты.
735 Косные их отягчают тела, им сила огня придаётся,
Гасит их жар, обречённая гибели, плоть их земная, – сведётся.
Вот что рождает в них радость, и страсть, страх, как и муку тюрьмы,
Тёмной, ужасной, с того-то и света не видят оттуда они.
Даже тогда, когда в час их последний, жизнь, покидает тела,
740 Им не дано, ни от скверны телесной, от прочего зла до конца,
Освободиться: ведь то, что глубо́ко, в них вкоренилось, срослось,
С ними и прочно, останется в них, надолго, насколько вжило́сь.
Кару нести потому и должны они, все – чтобы мукою той,
Прошлое зло искупить, этой мукой, решается это судьбой.
745 Одним там висеть в пустоте овеваемой, ветром, и сохнуть, другим,
Пятно преступления выжжено будет… огнём на челе, иль иным,
Смыто в пучине, в пучине бездонной, тем маны любого из нас,
Всегда наказанье своё понесут, и все за себя, не за вас.
Чтобы немногим, затем перейти, в простор Элизийский, тогда,
750 Время свой круг замыкает, минуют, для них, всех их жизней срока́.
Вновь обретёт чистоту, от земной, избавленный порчи, всех душ,
Изначальный огонь, что эфирным дыханьем, лечит болезни кликуш.
Время отмерит свой бег круговой, десять столетий пройдёт,
Души тогда те, к Летейским волнам, само божество призовёт,
755 Чтобы забыв обо всём, им под своды, светлого неба вернуться,
И вновь захотелось им в тело вселиться, и в жизнь на земле окунуться».
Анхиз им поведал о душ очищеньи и сына с Сивиллой повёл,
В гущу теней их повлёк, и на холм… над толпой и над Летой привёл.
Встали они на холме, чтоб оттуда, душ вереницу всю зреть,
760 И в лица вглядеться: «Сын! Дарданидам, слава сопутствует впредь!
Внуков, которых тебе италийское, племя ещё народит,
Души великих людей, тех, что имя, от нас, получить предстоит, –
Всё ты узришь, и судьбу твою ныне, узнаешь ты здесь от меня.
Юношу видишь, вон там о копьё, без жала, стоит оперся́:
765 Близок его уж черёд, и он первым, к эфирному свету пойдёт,
Выйдет, и в нём же дарданская кровь, в италийские вены войдёт.
Будет он, младший твой сын, по-альбански, Сильвием он наречён,,
Он среди леса Лавинией будет, на царство… для трона взращён.
Он поздний твой отпрыск, царём и царей, родитель он, не олигарх,,
770 С этой поры, править Долгою Альбою, будет лишь наш патриарх.
Следом появится Прок, он народа, троянского гордость и слава,
Капи́с, Нумито́р… ну и тот кто твоим, именем назван по праву.
Си́львий, Эней, благочестьем своим, и доблестью в битвах затмит,
Если получит альбанский престол, а это ему предстоит.
775 Вот она, юных мужей череда, взгляни на могучих сынов,
Всем им виски осеняет гражданский, дубовый венок от богов.
Ими Поме́тий, Момент и Фиде́ны, и Га́бии возведены,
Будут… Коллатия крепкие стены, в горах же построят они,
И́нуев Лагерь они как и Ко́ру, и Бо́лу построят, – сумеют,
780 Дав имена тем местам, что сейчас, имён никаких не имеют.
А вот и тот, кто навек, прародителя, спутником станет, смотри,
Ромул, он рождённый в роду Ассарака, от Марса и жрицы его, Илии́.
Видишь на шлеме его, какой гребень, высится чудо, – двойной?
Сам Марс-родитель его отличил, почётной приметой такой,
785 Им направляемый Рим до пределов вселенной, расширит боями, –
Власти пределы своей до Олимпа души, возвысит своми делами.
Он на холмах семь твердынь обнесёт, единой великой стеной,
Гордый величьем сынов Берекинфской, богине подобен, самой,
Что в башненосном венце по Фригийской, великой стране разъезжает,
790 Счастлива тем, что бессмертных детей и что внуки – она как то, знает,
Все небожители… все обитают, там… в самых высях эфирных,
Взоры теперь вот сюда обрати, на этих вот: кротких и мирных.
На род и на римлян твоих, вот сам Цезарь и Юла потомки – заметны!
Им суждено вознестись к средоточью, великого неба, к бессмертным.
795 Вот он, тот муж, о котором тебе, и нам… возвещали так часто,
Август, сам Цезарь, божественным вскормлен, отцом нашим… и не напрасно.
Снова он, век нам вернёт золотой, на Латинские пашни, где древле,
Царём был Сатурн, и пределы державы, продвинет он – царствия прежде.
Индов он край покорив и страну, известных при нём гарамантов,
800 Край (не увидишь светил, меж которыми, движется солнце), гигантов,
Где небодержец Атлант, многозвёздный, вращает весь свод над собой,
Ныне уже прорицанья богов, о нём возвещают, сын мой,
Край Меотийских болот и Каспийские, царства большие пугая,
Трепетным страхом смутив семиструйные, нильские устья до края.
805 И ни Алкид, не прошёл столько стран, в своих очень долгих скитаньях,
Хоть и сразил медноногую лань и стрелами Лерну, в стараньях…
Он устрашил, и покой возвратил, лесам Эрима́нфа, в пример,
Ни виноградной уздой подъярёмных, смиряющий тигров Либер,
Что мчится в своей колеснице с подоблачной Нисы, блестящей лучами,
810 Что ж не решаемся мы свою славу, умножить большими делами?
Нам уж не страх ли, осесть на земле, Авзонийской сегодня мешает,
Кто там увенчанный, вон вдалеке, оливы венком выступает,
Держит святыни в руках? Узнаю… я его седину и отсюда!
Римлян он царь, он законами первыми, город укре́пит как чудо;
815 Бедной рождённый землёй из ничтожных он явится Курий на трон,
Чтобы принять с ним великую власть. Её ж передаст уже он,
Туллу, что мирный ленивых людей, досуг их ничтожный, нарушит,
Двинет в поход от триумфов отвыкшее, войско – застой тот разрушит.
Анк же на смену ему воцарится, к несчастию спеси не чуждый:
820 Слишком уж он и сейчас дорожит, любовью народа и нудный.
Хочешь Таркви́ниев ты увидать, и мстителя гордую душу,
Брута узреть, тот что фасции Риму, вернул, как сорвал с ветки грушу?
Власти, вон консульский знак – секиры те грозные, силу покажет:
Первым получит их Брус, затевавших мятеж сыновей он накажет,
825 Их на́ смерть осудит отец, всё во имя, свободы любому прекрасной;
Что бы потомки о нём ни сказали, – он будет предельно несчастен,
Но только к отчизне любовь как и жажда, безмерная, славы, – они…
Всё превозмогут, вон там вдалеке… Де́ции, Дру́зы… взгляни,
С грозной секирой Торква́т и Камилл, что возвратит нам орлов,
830 Видишь – вон там, две души с идентичным… оружьем и блеском щитов?
В добром согласии ныне они – объяты пока, этой тьмой,
Но ведь пойдут друг на друга они… и ведь какою войной,
Света земного лишь жизни достигнут! Увы, сколько крови прольётся,
В дни, когда тесть от Моне́ковых скал, с Альпийского вала сберётся,
835 Спустится, зять же его тут с оружьем, восточным, коварно и встретит!
Дети! Беда, коли войны такие, душа, да в привычку приветит!
Грозною мощью своей не терзайте, тело отчизны народа,
Ты как потомок богов, первым вспомни, о милости от сумасброда:
Кровь моя, меч опусти… меж собой, без битв обойдёмся кровавых!
840 Этот, Коринф покорив, поведёт, колесницу в Триумфе, и славе,
На Капитолий крутой, над ахейцами, славен победой… какою!
А тот вон повергнет в прах Агамемнона, крепость – Микены святою,
Считалась, и Аргос возьмёт, разобьёт Эакида… славного внука Ахилла,
Мстя за поруганный храм-дом Минервы, за предков троянских, – ох сила!
845 Косс и великий Като́н, ужели, о вас умолчу, – дорогие!
Гра́кхов не вспомню ли род? Сципио́нов, как молния грозных – лихие,
Призванных гибель нести Карфагену? Серрана, что ниву свою,
Сам засевал? Иль Фабриция, что, довольствуясь малым жизнь всю…
Был столь могучим? О Фа́бии, вас… назову, и усталый… Максим,
850 Кто нам промедленьями спас государство, тебе мы хвалу воздадим!
Смогут другие создать изваянья, живые из бронзы, и камня
Или обличье мужей повторить – из мрамора их изваянья,
Лучше всех тяжбы вести, вычислять, движения неба, вернее,
Иль назовут восходящие звёзды, – не спорю: кто в этом точнее:
855 Римлянин! Ты научись сам державно, народами править – в своё,
Мира условия всем налагать! В этом искусство твоё!
Милость покорным являть и смирять, войною надменных и правил!»
Так изумлённым Анхиз говорил, спутникам; после ж добавил:
«Взгляни, вот Марце́лл, отягчённый, своей, из привычных добычей,
860 Ростом он всех превзошёл и во многих, сражениях, он победитель,
Тот это, тот, кто вновь Рим укрепит, поколебленный тяжкою смутой,
Тот, кто воюя в седле разгромит, пунийцев и галлов раздутых.
Третий доспех им добытый в бою, сам посвятит он Квири́ну».
Молвил на это Эней увидав, рядом с Марцеллом (в причину),
865 Юношу дивной красы и в доспехах, блестящих, каких не видали,
Шёл с невесёлым лицом, потупивши, глаза, – был в глубокой печали:
«Кто там идёт, расскажи мне, отец, рядом с прославленным мужем?
Сын ли его, иль один из бесчестных, потомков героя? Ведь нужен!
Спутников сколько вокруг! А каким, исполнен он явным величьем,
870 Но осеняет чело ему ночь, печалью, и тень с безразличьем».
Слёзы из глаз полились, у Анхиза, когда он Энею ответил:
Сын мой, великая скорбь твоему, уготована роду на свете:
Юношу явят земле на мгновение, судьбы… но дольше ему,
Жить не позволят, уж слишком могучим, покажется… и самому…
875 Римлян всех племя, потом и богам, а каб этот дар сохранило…
Много слёз племя вслед только ему, с Марсова поля пролило.
Какое узришь погребенье, Тиберин, когда свои воды помчишь,
Мимо могилы, его, совсем свежей, и это ещё ты узришь!
Предков латинских сердца вознести такою надеждою… знай!
880 Больше таких не взрастит себе в славу, питомцев Ромулов весь край.
Увы, ни к чему благочестье и верность, и мощная длань ни к чему.
Хоть не уйти от него невредимо, не удавалось врагу!
Хоть бы и пешим сражался и шпоры, вонзал бы в бока скакуна.
Отрок несчастный, – увы, рок суровый… не одолим для тебя.
885 Сломишь его коли – будешь Марцеллом… роз дайте, пурпурных лилий,
Внука осыпать цветами хочу – не выполнить долг перед ними.
Даром ничтожным». Бродили они… по царству туманному чтоб разглядеть,
Всех, меж широких лугов, и Энею… хотелось на них посмотреть.
Анхиз перечислив потомков Энею, стремление к славе грядущей,
890 Его распалил, и поведал старик, ему о войне, его ждущей.
О племенах он Лавретских сказал, и о столице Латина,
И как невзгод избежать иль снести их, и какова их причина.
Двое ворот там открыты для снов: одни же из них роговые,
Из них вылетают правдивые сны, украшены костью другие,
895 Белые створы, и костью слоновой, да лживые сны вылетают,
Сивиллу с Энеем беседуя вёл к ним, Анхиз – ведь из них провожают.
Костью слоновой блестя, те ворота, створы свои им раскрыли,
К спутникам кратким путём и к судам, Энея они возвратили.
……………………………………………………………………………